Он ставил задачу чётко, продуманно, конкретизируя важные моменты, а прочее оставляя на усмотрение исполнителей… Всё как всегда. С одним отличием: смысла в задании не было. Никакого. Смысл появится, когда Грин доложит Шакиру — глупо сомневаться, что такой доклад вскоре последует. Пусть шас хорошенько поломает голову над камнем, брошенным в кусты.

— Всё понял?

— Что ж не понять, хех, хех… А с этими что делать? С Лорой и Рубиком?

— Езжай. С ними я сам разберусь.

Кемп солгал — разбираться с трупами он ни секунды не собирался. Поваляются тут день да ночь, а потом всё станет не важным. Потом пусть Шакир занимается посмертным обустройством своих облажавшихся подручных.

Но сейчас, на эти сутки, Шакира необходимо любой ценой вывести из игры. Кемп опрометчиво пообещал ему, что в деле не будут замешаны Великие Дома, а поскольку на горизонте появились Красные Шапки, хитрый шас способен аннулировать их договоренность и стать помехой. Нужно с ним переговорить…

И Кемп, не откладывая, отправился в торгово-развлекательный центр «Пассаж на Балканской». Машину оставил в дальней части подземного паркинга, хотя свободных мест хватало и поблизости, но привычка — вторая натура, и правильные привычки дают шанс пожить подольше. Кемп в очередной раз убедился в справедливости этого высказывания, когда на том же уровне подземного гаража появилась кавалькада из трёх машин — припаркуйся он ближе к лифту из гаража, оказался бы сейчас в ловушке, потому что возглавлял кавалькаду эксклюзивный «Хаммер» комтура Санкт-Петербурга и Северо-Запада.

А сейчас Кемп просто отступил за одну из колонн, надеясь, что Тург и сопровождающие его маги ограничатся стандартными мерами безопасности и не станут сканировать дальние подступы к «Пассажу».

Надежда сбылась — почаще бы так, — и Кемп решил, что навестит Шакира позже.

К тому же сегодня — непонятно когда, но между рассветом и закатом, если верить Белой Даме, — состоится другой визит, уже к нему. Заявится похититель Меча, имея целью убить прежнего владельца.

Однако повода для лишних волнений Кемп не видел: придёт наверняка чел, и даже если он каким-то чудом инициировал Меч, рыцарь ему не по зубам.

…Возможно, если бы Кемп ехал чуть быстрее к «Пассажу» или припарковался бы поближе к подземному гаражу — короче говоря, если бы столкнулся нос к носу с прибывшими чудами, — его мнение о грядущем визите похитителя Меча могло бы коренным образом измениться.

Потому что комтур Тург де Бро направился к лифту, держа в руках некий крестообразный предмет, завёрнутый в чёрную шёлковую ткань. Судя по размерам, предмет удобно было переносить в футляре от музыкального инструмента — от альта или виолы.

Света проснулась от звуков музыки. И сразу, ещё не подняв головы, сообразила, что это не концерт.

Источник звука оказался рядом — на столе. Там горела свеча, наклонно стоявшая в пустой жестянке, плакала стеариновыми слезами о чём-то своём, миновавшем и канувшем в никуда сорок лет назад… А рядом пристроился магнитофон, на вид — ровесник свечи.

Света узнала угловатый громоздкий корпус — кассетный «Романтик», такой же валяется у них на даче, на чердаке: родители не выбросили в память о бесшабашной юности, а после их смерти у неё рука не поднялась — лежит и пусть лежит, всё-таки почти антиквариат, реликвия ушедшей эпохи.

Затем до неё дошло, и Света вскочила. Никакого «Романтика» в этой избушке не было, она заметила бы. Но отец… он рассказывал, что они с мамой — ещё не поженившись и даже в мыслях не планируя Свету, — ходили на концерты того, кто стал ныне Чёрным Бардом.

Ходили с тем самым кассетным «Романтиком», и пусть сделанная через встроенный микрофон запись получалась плохонькая, для них она была полноценной, позволяющей снова и снова переживать испытанные на концерте эмоции.

Света вскочила, потому что из древнего кассетника доносились записанные через встроенный микрофон звуки недавнего концерта. Записывал не Охотник, она бы заметила, значит, значит…

Она, толком не проснувшись, очумело огляделась. Родителей не было. Ни родителей, ни их тёмных силуэтов. Зато металась тень другая — реальная, порождённая светом реальной свечи, угловатая, резко очерченная, нечеловеческая.

Тень отбрасывал танцующий на полу Бэсс — нетопырь подпрыгивал и взмахивал крыльями в такт звучавшей мелодии.

«Он же не любит музыку, она для него адская какофония», — недоумённо вспомнила Света и тотчас же поняла, что запись звучит необычная.

Фонограмма недавнего концерта, сомнений нет, но как будто обработанная эквалайзером, совершенно на «Романтике» неуместном: срезаны все низкие частоты и даже средние, остались только высокие, самые верхние, стремящиеся в ультразвуковую область…

Что за ерунда? «Романтик» всегда отличался узким частотным диапазоном, воспроизвести на нём такую запись невозможно…

— Под землёй возможно всё, госпожа, — произнёс уверенный голос.

Она обернулась. За спиной появился масан. Только что его не было — и появился.

Изменения, произошедшие на концерте с лицом Охотника, никуда не подевались. Те же широковатые, резко очерченные скулы, узкий подбородок. И острые зубы-иглы.

Хуже того, сейчас, при свете свечи, она разглядела ещё одну неприятную деталь, не замеченную ночным зрением: глаза масана светились собственным красноватым светом.

— Госпожа, нам пора идти дальше. Сделать следующий шаг.

— Какой шаг? — машинально спросила Света — ей представлялось, что надо сделать ещё много шагов, чтобы выбраться, вернуться наверх.

Но мысли о возвращении вытеснила более актуальная мысль: «Бабушка, бабушка, зачем тебе такие зубы? И такие глаза?»

— Тот шаг, что делают челы разного пола после совместного посещения концерта или ресторана. Нам пора совокупиться, госпожа. Я очень давно не совокуплялся ни с кем, кроме Бэсса.

Он приближался, улыбаясь тонкими губами, подходил медленно, неторопливо. И столь же медленно увеличивались зубы-иглы — потихоньку, но вполне различимо глазом.

Света выставила вперёд оттопыренный мизинец и негромко скомандовала: «Фас!»

Глупо, но другая команда в голову не пришла…

Не помогло. Змейка осталась мёртвым куском серебра.

Охотник не то улыбнулся, не то оскалился:

— Забыл предупредить: мы, масаны, совокупляемся с попавшими под землю женщинами исключительно оральным способом. Вам пора узнать, госпожа, как это бывает. Рассвет близится, и вам пора…

Зубастая пасть надвигалась, рука масана протянулась, потрясла за плечо:

— Вам пора, госпожа…

Она вывалилась из кошмара, как парашютист из десантного люка. Резко отдёрнулась от иглозубого оскала и проснулась под жалобный визг панцирной сетки.

Охотник стоял, склонившись над ней. Выглядел нормально, как раньше: лицо прежнее, зубы прежние, глаза обычные.

— Пора двигаться, рассвет близок.

Бэсс примостился на своём насесте, никак не демонстрируя, что обладает танцевальными способностями. Магнитофон, разумеется, на столе не стоял. Свеча, потушенная сорок лет назад, не горела.

Фу-у-у… Мерзкий сон… Ну так вольно ж было засыпать в таком месте…

Двинулись в путь сразу. Без завтрака, без чашечки кофе, без посещения ванной. Она поднялась, и они пошли. Света не возражала — главное, оказаться наверху, всё остальное не важно.

Свернули в один из боковых отростков пещеры, замеченных Светой накануне. Путь был иной, но походил на тот, что привёл сюда: земляной, ничем не укреплённый ход сменился лабиринтом старых, разрушающихся бетонных труб. Масан ориентировался в нём свободно, без сомнений сворачивая на развилках.

Быстрая ходьба разогнала остатки сна, прояснила мысли. Света вспомнила концерт-и подумала: ладно Бард, никогда его не любила, но вдруг, например, Элвис до сих пор бродит в катакомбах под Мемфисом и даёт концерты, не предназначенные для ушей живых?

Охотник высказанную догадку немедленно опроверг:

— Нет-нет, госпожа… Я говорил, что Бард — единственный и неповторимый, и это не преувеличение и не комплимент поклонника, но констатация факта. Все остальные ушедшие ушли, а он не смог…